Отрок - Страница 95

Мишка снял шапку и перекрестившись на виднеющиеся над крышами домов церковные кресты, нараспев начал:

Услышь, Господи, правду, внемли воплю моему, прими мольбу из уст нелживых.

От Твоего лица суд мне да изыдет; да воззрят очи Твои на правоту.

Говоря по чести, Мишка не знал, какая молитва должна предшествовать судебному разбирательству. Начала суда на епископском подворье он не видел, поскольку был вызван для допроса позже. Но, поскольку в шестнадцатом псалме были слова: "От Твоего лица суд мне да изыдет", Мишка счел этот текст подходящим, тем более, что никто из присутствующих в школе отца Михаила не учился, и вряд ли мог уличить его в невежестве.

Мужики посдергивали с голов шапки, сидящие поднялись на ноги, все присутствующие принялись креститься, но слов никто, как Мишка и ожидал, не знал. Нет, один, все-таки, нашелся! Абрам Ходок подхватил слова шестнадцатого псалма Давида, звучным голосом, умудрившись при этом, хитро подмигнуть Мишке.

Утверди шаги мои на путях Твоих, да не колеблются стопы мои.

К тебе взываю я, ибо ты услышишь меня, Боже; приклони ухо Твое ко мне, услышь слова мои.

Яви дивную милость Твою, Спаситель уповающих на Тебя.

От лица нечестивых, нападающих на меня, — от врагов души моей, окружающих меня.

Мишка в упор уставился на беззвучно шлепающего губами Никифора, изображавшего произнесение слов молитвы.

Они подобны льву, жаждущему добычи, подобны скимну, сидящему в местах сокрытых.

Никифор вильнул глазами в сторону и вдруг, как-то совершенно по-мальчишески, прижатыми к бокам локтями подтянул штаны, тут же жутко смутившись от неуместности произведенного действия.

От людей — рукою Твой, Господи, от людей мира…

Мишка повернулся к Пашке и вперился взглядом в его растерянную рожу.

… Сыновья их сыты, и оставят достаток детям своим.

Пашка, казалось, был готов удариться в бега, во всяком случае, сдвинулся так, чтобы заслониться от Мишки телом матери.

А я в правде буду взирать на лице Твое; пробудившись буду насыщаться образом Твоим.

— Аминь!

Похоже, необходимый эффект был достигнут. Сценарий Никифора сломан, сторона обвинения приведена в некоторое замешательство. Можно было попытаться взять инициативу в свои руки.

— Ваша честь! — Мишка снова поклонился деду. — Негоциант Никифор из Турова, сослался на обычаи пращуров наших. Конечно же, все мы память и обычаи предков чтим! Но суд наш правит княжеский сотник, а потому: может ли он судить иначе, нежели по Русской Правде князя Ярослава Владимировича Мудрого? Если я ошибаюсь — прости великодушно, если я прав — прошу указать негоцианту Никифору на его ошибку.

— Кхе! Никифор, ты ж, ведь, не супротив Русской Правды?

— Как можно! Винюсь, Корней Агеич, оговорился!

"Браво, сэр, обвинение поставлено в положение оправдывающегося! Дура лекс Эт лекс! Продолжаем!".

— А в Русской Правде сказано: "В смерти волен только князь". Если ты Никифор Палыч говоришь о казни, значит, этому судии не доверяешь и хочешь, чтобы дело разбирал князь?

— Да о какой казни? Ребенок же! Михайла, ты чего несешь?

— Десятник Андрей! — Настырно поправил Мишка.

— Э? Да, десятник Андрей. Никакой казни, и к князю незачем… Подумаешь, мальчишки подрались. Чего там князю разбирать? Если к князю со всякими пустяками ходить…

— Значит, пустяки, мальчишки подрались?

— Ну, да… это самое… Нет! Один-то мальчишка — холоп, а второй — мой сын! Дело, конечно, не для княжьего суда, но… Я хозяин, мой холоп провинился, я и сужу. То есть, Корней Агеич. Ты меня не сбивай, Мих… Андрей!

— Хорошо, дело для княжьего суда мелкое. Но все же достаточно серьезное, чтобы обращаться к княжьей власти в лице сотника. Так?

— Да нет же! Корней Агеич, как старший мужчина в семье…

— Значит, суд — чисто семейный?

— Ну, да! Мой холоп провинился в доме, чужие люди не замешаны. Да! Суд — семейный!

— Тогда какой разговор о том, чтобы гостей лишать достояния и гнать? Или мы не родственники? Или родственникам, без ущерба для хозяина, нельзя твоим людям на их неверное поведение указать? Приказчику дозволено грубить родне, а родственникам молчать? Если приказчик важнее нас, то что ж ты его за этот стол не усадил? — Мишка указал рукой на стол, за которым восседал дед.

— Ты что несешь, Михайла? Ты как… — Никифор в замешательстве сдвинул шапку на затылок и растерянно уставился на деда выпученными глазами.

— Десятник Андрей! — Снова поправил Мишка.

— Да перестань ты! Что ты из меня дурака делаешь. Молчит твой Андрей, это все ты…

Немой сердито топнул ногой и уставившись на деда, ткнул указательным пальцем в Никифора. Дед все это время сидевший молча, величественно олицетворяя правосудие, выслушивающее прения сторон, а на самом деле (и Мишке было это заметно) чем-то сильно обеспокоенный, отреагировал с подобающей его положению решительностью. Снова хлопнул по столу ладонью и заорал:

— А ну тиха-а-а! Молчать всем! Михандрей! Тьфу! Михайла, объясни толком: чего Андрей хочет? Чего он крутит-то?

— Десятник Андрей, желает точно знать две вещи. Первая — какой у нас суд: княжий или семейный? Это мы уже выяснили — семейный. Вторая — кто мы здесь — члены семьи, или нежеланные гости? Если члены семьи, то о каком изгнании и лишении достояния идет речь? Если же гости, то почему гостя посадили судить самого себя?

Никифор что-то хотел сказать, но дед раздраженно махнул на него рукой и дал разъяснения сам: