Отрок - Страница 40

Голос начал куда-то уплывать, отдаляться…

Сколько прошло времени, прежде, чем он снова услышал голоса, Мишка не знал, но теперь ощущения были совсем другими. Он чувствовал, что лежит в тепле, на чем-то мягком, чувствовал, что грудь туго перетянута повязкой и каждый вздох дается с трудом и отдается болью.

— Баба Нинея, он задышал по-другому, и еще что-то… Что-то я чувствую…

— Так и пора бы уже, сколько ж ему в беспамятстве быть?

— Так он ни глаз не открывает, не двинул ничем…

— Не все сразу, девонька, не все сразу. Но главное ты сделала — он себя ощутил, вернулся в тело, не зря мы с тобой, Людмила, старались.

"Баба Нинея, Людмила… кто это?".

Даже такое короткое удивление оказалось для Мишки непосильным трудом, и он снова погрузился в темноту и тишину.

Следующее пробуждение было уже настоящим, Мишку разбудило сразу множество ощущений, и почти все они были неприятными: свет, проникающий через сомкнутые веки, боль в переломанных ребрах, затекшее от долгой неподвижности тело, жажда. И опять те же голоса.

— Ешь, милая, ешь, слишком много ты сил потратила. Ты уж прости меня, старую, что не помогала, сама видишь — на мне еще шестеро малышей, мне себя для них сохранять нужно.

— Что ты, баба Нинея! За что тебя прощать? Мне тебя благодарить надо за науку, разве я еще где-нибудь такому научилась бы? Мама, вот, такого не умеет совсем…

— Не может она, хотя способ этот знает, а если сама не может, то и научить неспособна, а просто так рассказывать — бесполезно. Не дано ей. А ты можешь. Но особенно новому умению не радуйся, за все платить приходится. Это ты сейчас молодая, свежая, а придет время — поймешь, что таким лечением ты свою жизнь укорачиваешь. Рано или поздно придется тебе решать: раненого поднять или самой жить остаться. Вот и мне так пришлось… Не думала, что доживу до такого. Вся деревня… Могла я одного или двоих поднять. Как выбрать: этому — жить, а этому — не жить? Страшно это.

— А внуки твои? Их же шестеро.

— Моих собственных — только двое. Остальные… Детей поднимать легче, чем взрослых. Ели б Мишаня твой взрослым мужиком был, ты бы сейчас пластом лежала, а я бы тебя с ложечки кормила. Выбрала я этих четверых, потому, что сама живой остаться могла. А остальные все… Надеюсь, простят…

— А Велимир?

— Его одного болезнь, почему-то не взяла. Он всю деревню на погребальный костер и уложил. Приходил ко мне, просил хотя бы дочке младшей помочь, а я не могла уже… Он в одиночку курган над пеплом насыпал, тризну справил… Пожил какое-то время, мне по хозяйству помогал, но с горем своим, все же, не справился. Пошел в свой дом и удавился. Как думаешь, если Лаврушу попрошу его с веревки снять и на костер положить, согласится?

— Конечно, согласится! Как в таком деле отказать можно?

— Не побрезгует? Он же христианин, для вас самоубийство — грех страшный.

— Не грех, наверно, он же безумен был от горя. А дядька Лавр тебе не откажет, ты же его племянника спасла.

— Я его только из леса привезла, да тебе как лечить подсказала, а спасла его ты. Если по правде говорить, у него теперь две матери — ты ему часть своей жизни отдала, как любая мать своему ребенку.

— Ой, баба Нинея, ну что ты говоришь такое? Лечила я его, просто лечила и больше ничего.

— Молодая, ты Людмила, сильная, вот даже и не почувствовала как жизнью делишься, много ее у тебя еще. Но ты помни, все время помни: если часто так творить будешь, сама не заметишь, как жизнь потратишь. Помрешь совсем молодой.

— Я осторожно буду…

— Не бывает в этом деле осторожно, если уж взялась за больного или раненого, то уже не остановиться. Послушай меня, девонька, внимательно. Вы, молодые, о смерти не думаете, это у всех одинаково, не только ты такая. Но подумай о другом. Я твоей силы не знаю, ты еще не выросла, а сила будет с тобой расти. Но если станешь ее тратить щедро, то и не вырастешь. Будешь тратить не очень щедро, но все равно с излишком — вырастешь, но детей рожать не сможешь. Так, что сама выбирай: либо больным свою силу отдать, либо детям.

— А потом? Ну, когда у меня уже дети будут?

— От него?

— Баба Нинея! Причем тут он? Я просто так спрашиваю, от кого-нибудь… Ну будут же у меня дети когда-то!

— От кого-нибудь, не знаю, а от него дети хорошие поучатся. Вы, будто созданы друг для друга, ты потому так легко с ним и сливалась, когда лечила.

— Баба Нинея! Ну чего ты меня сватаешь? Может я еще лучше найду. Ты лучше дальше рассказывай: что будет, когда у меня свои дети появятся? Сила уйдет? Или, наоборот, прибавится?

— Не знаю, девонька… Я ведь так же, как твоя мать, не все перенять смогла. Вернее та ведунья, которая меня учила, не всему могла научить. Вот ее учительница сильна была, очень сильна. И не только своей силой. Когда тяжелый больной попадался, она детей своих вокруг себя собирала и общей силой лечила. Говорят, даже могла и чужих людей, когда надо было, к этому привлечь. И тогда такой сильной становилась… Словами это не объяснить. И жила очень долго, я ее еще застала, даже расспросить пыталась… Не вышло ничего. Ты не думай, она не таилась, просто не дано мне это…

— Расскажешь? Может, у меня получится?

— Нет, нельзя объяснить того, чего не понимаешь. А про Мишаню я тебе не зря говорю. Та старая ведунья тоже не все могла. Была одна вещь, которая ей не давалась, хотя ее этому и учили. Кто уж учил — не знаю, но учили, она сама говорила. И дело было не в ней самой, а в том, что мужчину подходящего она найти так и не смогла. Говорила она так. Светлые боги не зря людей на две половины разделили — мужчин и женщин. Женщина может в себе силу собирать, может и отдавать, а управлять ей почти не может. Ты вот Мишане просто силу отдавала, а направить ее, куда следует, не могла, потому так много ее и потратила. Управлять же этой силой может только мужчина, но у него ее почти совсем нет — только чтобы самому жить. Так вот, если сходятся вместе подходящие мужчина и женщина, они вместе очень много могут. Женщина силу дает, а мужчина ее направляет. Может, кстати, и обратно вернуть и тогда женщина еще сильнее становится и еще больше силы ему отдает, а он опять ей возвращает, и так много раз. Такая пара может очень многое… И не только лечить, и не только добро творить, но и зло…