Отрок - Страница 221

221

Удивительного в этом ничего не было. На исходе первого тысячелетия нашей эры климат в Европе резко посуровел. Еще в девятом веке на всей территории Англии вызревал виноград, а Гренландия, по крайней мере ее южная часть, была покрыта лесами (оттуда, кстати, и название "Зеленая страна"). А уже в одиннадцатом веке в Европе зимой трещали морозы. В замках и башнях с не застекленными окнами (хоть и совсем маленькими) и без того гуляли сквозняки, а уж когда температура стала опускаться ниже нуля… У мужчин вошли в моду головные уборы с наушниками, а женщины принялись накручивать на голову материю в несколько слоев.

Сказали свое веское слово и санитария с гигиеной, вернее их полное отсутствие. Стада вшей и других паразитов кормились не только на телах простолюдинов, но и на телах дворян, даже на особах королевской крови. Плюс бесконечные эпидемии.

Все это настолько негативно сказывалось на внешности, что зачастую с рожами прекрасных дам, по части чистоты, нежности и благообразия, запросто могла посоперничать подметка солдатского сапога (если не была очень уж стоптанной).

Естественно, подобные изъяны необходимо было как-то прикрывать, а против тех, кому повезло, например, не подхватить ветрянку, и сохранить приятную внешность, тут же пускались в ход обвинения в нескромности, безнравственности, развратности и… Понятно: прекрасные дамы в способах устранения конкуренток не стеснялись никогда.

Святая же церковь подобную строгость нравов (пусть и вынужденную) только приветствовала. Женщина есьм сосуд греха, а потому упаковывать сие средоточие мерзостей необходимо максимально тщательно, и лучше, если в несколько слоев. Во избежание!

На Руси с ее традициями ежедневного умывания и регулярных банных процедур с гигиеной дела обстояли гораздо лучше. В домах, тоже, было теплее и чище. Но эпидемии славян не щадили, уродины симпатичных конкуренток не щадили тоже, а отношение православных святых отцов к "сосудам греха" практически ничем не отличалось от отношения их католических коллег.

Именно поэтому легкомысленная шляпка, обернутая кисеей запросто могла быть объявлена порождением Князя Тьмы, и предана анафеме под аплодисменты "общественного мнения". Мантилья же, выдержавшая даже испанские строгости, скорей всего, не должна была вызвать нареканий и у православных ревнителей нравственности.

Впрочем, проблем могло возникнуть вполне достаточно и без легкомысленных шляпок. Когда платья были, все-таки, сшиты (Машке — амазонка, Аньке — просто платье, но на кринолине), Мишка, глянув на сестер, испытал что-то вроде легкого шока.

Глаз уже привык к свободно ниспадающим одеяниям, в основном, широким, прямого покроя длиннополым рубахам, перехваченным в талии ремешком или вышитым поясом начисто скрадывающим очертания фигуры (кроме, разумеется, такой, как у Алены, такое не спрячешь). Поэтому приталенные, с узким, подчеркивающим грудь, лифом, платья вызывали… Мишка, например, вспомнил далекие шестидесятые годы, и свои ощущения от впервые увиденной девушки в мини-юбке.

"М- да, гроздья женихов на заборе, пожалуй, еще не самое страшное, сэр. Как бы нам массовых беспорядков в столице не спровоцировать".

— Проклянут, мама, от церкви отлучат, — попытался Мишка высказать свои опасения — плетьми из города погонят…

— Нет, Мишаня, не проклянут. — Мать тонко улыбнулась и еще раз окинула довольным взглядом плоды своих трудов. — И из города не погонят. Княгиня — тоже женщина… и ближние боярыни.

— Да один отец Илларион всех твоих боярынь…

— Пусть только попробует. Поломанные кости в языческой ловушке ему райским наслаждением покажутся. Только он рисковать не станет — не дурак.

Как заметил умница Экклезиаст: "Все проходит", закончился, наконец, и мишкин домашний арест. Однажды утром, когда Мишка излагал деду очередной прожект, в горницу сунулась материна сенная девка Жива и сообщила, что пришел Илья, и принес какое-то известие, но в дом зайти стесняется. Дед и внук, оба хромая на правую ногу, выбрались на двор под весеннее солнышко.

— Здорово Илюха! Давно не виделись! — Поприветствовал обозника дед.

— Здрав будь Корней Агеич, здравствуй Михайла. Вот, на службу пришел, Бурей меня отпустил.

— Так служить пока нечего, — сотник Корней сожалеющее развел руками — может новости какие есть?

— Новости есть. — Бодро отозвался Илья. — Афоне жена чуть второй глаз не выцарапала: и за распутство, и за то, что холопов упустил. Он ей про серебро, а она монеты в кашу высыпала, «жри», говорит.

— Кхе, сурово… А и поделом! Чего еще нового слышно?

— А еще: у Михайлы рука легкая оказалась — Афоню теперь иначе, как кобелем и не кличут. А бывает, что и кривым кобелем.

— Кривой кобель это… Кхе! Смачно! Умеет народ назвать. Долго еще пустомелить будешь? Не с этим же пришел?

— Правда твоя, Корней Агеич, не с этим. Ты вот недавно Михайлу к волхве посылал.

— Ну да? — ненатурально изумился дед. — А зачем?

— Как зачем? У нее деревня пустует, а тебе холопов девать некуда… Ой!

Илья испугано прикрыл рот ладонью. Дед сокрушенно покачал головой.

— Все знают, ну что ты поделаешь? Ну, и что же она мне ответила?

— Так кто ж знает? С другой стороны, холопов ты к ней не ведешь, так что, по всему выходит — она тебе отказала. Тем более, что и знамена нынче на том берегу объявились.

— Какие знамена?

— Обыкновенные — на дереве затес сделан, а на затесе знак выжжен.

— Что за знак? — деловито осведомился дед, сразу же став серьезным и сосредоточенным.

221